“Куррикуллум витае” – дурацкое название для жизнеописания. Ассоциируется у меня с ровными ромбиками витой проволочки на тесной курячей клетке, где на миг стихли страсти, но легкое квохтанье и пух все еще витают в глубокой темноте грубо сколоченного и плохо пахнущего ящика.
Это витиеватое название застолбилось у нас в начале 2000-х годов, а биография моя началась теплым майским днем пополудни на еще не закрепленных досках нашего строящегося дома в Кохтла-Ярве по улице Айя, 36. Мама слегка пошатнулась, оступившись, и я неждано-негадано заявила о своем желании увидеть свет. Неждано, потому что до расчитанного срока оставалось еще месяца два и негадано, т.к. по замыслу требовался мальчик – для комплекта с моей 3-х летней старшей сестрой и для продолжения рода. Но 24-го мая 1959 года на свет появилась крошечная девочка – Каннула Майе Хансовна, с огненно-рыжими кудряшками и двумя острыми полосками верхних зубов, благодаря которым почти сразу же была отлучена от груди и вступила в свою почти-самостоятельную жизнь.
Детство мое, полное переживаний, прошло почти бесконтрольно. Законы природы я постигала среди многочисленных кошек, собак, кур, кроликов и овец, а сложности человеческих отношений и основы государственного языка – в общении с бабушкой и соседской мелюзгой. Здоровье, подорванное сланцевым производством, было слабеньким, сопливым, кушала я, с точки зрения в меня пичкающих, отвратительно – полезный во всех смыслах вареный лук из супа с макаронами размазывался по скатерти, хлеб почему-то падал под стол, а сам суп обильно поливался солеными ручейками слез. Когда мне наконец разрешалось покинуть место пытки, я бежала за дом, последними усилиями сдерживая глотательные судороги, выплевывала все из-за щек и заедала горе любовно и втихаря всунутой мне в руку бабушкой белой булкой, намазанной маслом и посыпанной сахаром.
Трижды моя голова попадала в добрые руки врачей: самым страшным случаем для меня была операция по удалению полипов из носа, когда меня заставили держать перед собой тазик с моей же хлестающей из горла кровью; потом мне зашивали голову после веселой игры “в камушки”, когда мы с сестрой перекидывали их через голову, сидя на дороге, и маленькие закончились, остались только кирпичи; третий случай должен был оказаться смертельным, мне было уже не больно, но ужас в глазах мамы и соседки-пчеловода, вынимающей из моей головы очередное жало, я помню отчетливо. При этом я отлично осознавала свой геройский поступок – я спасла от смерти соседского пса, на которого напал пчелинный рой.
Упрямства во мне, не в пример здоровья, было гораздо больше. За что и была не раз наказана и даже порота. Любила разносить по соседям “подарочные наборы” из маминых мелочей — безделушек, брошек, флакончиков, красиво упаковав их ленточкой, пока неблагодарные соседи не стали приносить все обратно маме, причем приносили не одновременно, а по мере поступления. В той же мере и объемах следовали наказания. Любили мы прыгать с ребятами целый день с балкона второго этажа в песочницу, перелетая через забор, — пока один не прикусил себе губу, и это захватывающее дух и вырабатывающее адреналин и спортивную сноровку мероприятие было нам строго запрещено. Пороли за вранье. Долго помнила и не могла простить родителям порки “с особой изощренностью”, когда меня не только заставили пойти в ближайший лес за “витцей”- орудием порки, но и действительно выпороли этим прутом! – меня, такую осознавшую, раскаявшуюся и осветленную слезами за время длинного пути. И тогда, лежа на животе со спущенными штанами, скрепя зубами, я держала в руках под подушкой спрятанный злощастный фонарик, который “украла”, придумывая, как завтра подкину его на видное место, словно и не брала, и пусть им будет стыдно!
Родители мои были людьми принципиальными, воспитывали нас в строгом подчинении, не делая поблажек даже младшему нашему,долгожданному. Мама, Ксения Ивановна, в молодости была очень красивой, за что и получила от влюбленного папы новое эстонское имя Кена (kena – красивый,est) и пронесла его гордо по всей жизни. Мама была женщиной жизнерадостной, общительной, трудолюбивой и очень гостеприимной для тех редких гостей, чаще всего ее подружек, которых к нам иногда забрасывало. Не помню, чтоб над нами царило царство любви. Любовь в доме тщательно скрывали. Но некоторые фотографии и ревностные впечатления детства моей старшей сестры заставляют по-другому, по-мягче взглянуть на маму в те годы. Папа, построив дом и родив сына, занялся садом. Он активно переписывался с садоводами всего Советского Союза, делясь опытом, скрещивая груши с яблоками, выращивая на окне ананас, а под балконом – морозоустойчивый высокоурожайный виноград. На маме оставалось все остальное хозяйство. Готовила она замечательно: ее котлетки “проглотишь язык” помнят даже сейчас многие общежитские. Она сажала цветы, полола огород, варила варенья, солила соленья и следила за чистотой в доме. Мне доставалось из этого всего понемногу, распределенное по дням недели с фиксированием проделанной работы в специальном блокнотике с названием “Добрые дела”. В доме была огромная библиотека, но “скучать” нам не давали, читали мы спрятавшись, растаскивая бесценные книги по всему дому. Став чуть старше, мы с сестрой облагородили чердак, наклеив на стены старые обои, развесив картинки и постелив половички. В огромном доме это было единственное место, где мы были предоставлены себе.

Школа не принесла мне так пропагандируемой радости. Несмотря на то, что первая в моей жизни учительница именно меня выдернула из толпы, за ручку первой ввела в класс и посадила за первую парту. Этим словно определилась моя беговая дорожка на 10 долгих лет – идти только вперед, т.е. учиться только на 5, как старшая сестра и дружить только с соседкой по парте, такой же маленькой девочкой, по росту второй с конца. Первой с конца все 10 лет в классе была я.
Совсем немного школьных событий запечатлелось в моей памяти. Самым ярким, пожалуй, был день, когда мне повязали красный пионерский галстук. Я шла через весь город в распахнутом пальто, светясь от радости и придерживая вздрагивающие на легком ветерке шелковые кончики. А вечером легла спать, не снимая, боясь, что не смогу утром сама его повязать. Солнечный аперельский день, суровый бюст вождя, гордость за избранность и вера в прекрасное будущее зажгли в душе моей неугасимое пламя и определило направление и источник радости на долгие скучные школьные годы.
Действительно, все, что было хорошего в школе, связано с пионерской, а потом и комсомольской деятельностью. Самой лучшей учительницей, умной, красивой, молодой и обаятельной была наша старшая пионервожатая Ольга Ильинична. Ее любили все. Она учила нас английскому и вывозила группами на всевозможные пионерские слеты и сходки. К сожалению, кроме одной фотографии и туманных воспоминаний о том, как в Ташкенте мы собирали на бесконечных полях колючие коробочки хлопка, у меня ничего с того времени нет.
Очень любила я и изокружок сурового Владимира Степаныча, где мы вырезали острыми ножичками по линолиуму, размачивали акварели и передавали на огромных ватманах гуашью свое настроение. Его жена, учительница по русскому и литературе и мама нашего одноклассника, была еще суровее, но дело свое знала, и введенный ею в обязательство дневник наблюдений “Я видела чудо…” учил меня не только видеть действительно чудесное, но и пытаться это описать словами. Все пророчили мне литературную стезю.
Благодаря её активной деятельности в школе был создан музей Аркадия Гайдара, и сначала наш «отряд», а потом и вся «дружина» получила право носить его имя. Самые активные участники этого великого проекта, в том числе и я, были отправлены в «экспедицию по местам его славы». Я получила хороший по тем временам гонорар за статью в местной газете. А самые яркие впечатления этого лета легли в строчки «посвящения», прочитанного на торжественном вечере по случаю окончания школы:
«Долго будем помнить этот длинный год,
это лето, Днепр и белый пароход,
и лесные тропки, партизанский лес,
и лучи, палящие с голубых небес.
Вспомним те березы, где лежит Гайдар,
И дорогу, где он смертью храбрых пал,
деревушку вспомним, где еще война
спала в похоронках, мыслях и сердцах.
Вспомнил, как на гребнях Днепр нас качал,
как кефиром смазанные спали по ночам,
вспомним, как смотрели оперу во сне,
как случилось что-то с кем-то на Днепре…»
Кстати, о ком-то.. За долгие школьные годы пай-девочка пару раз доказывала свою правоту кулачками, и, хотя, видимо, никто не желал связываться с маленькой фурией, одна драка за школой все-таки закончилась кровопролитием: Кольке-гоголю был поставлен смачный синяк под глаз, у меня разбита губа. Еще один процесс правдолюбия, когда несправедливо обвиненный во всех смертных грехах рохля Павлик даже не поднял голову от парты, а я не смогла смолчать и сорвала урок, закончился вызовом в школу родителей и двойкой по истории за урок, тройкой в четверти и лишней четверкой в выпускной ведомости.
И все-таки мои школьные годы – это не школа.
Моим вторым родным домом, где я жила полной жизнью, был Дом Пионеров. Со второго класса, почти до конца десятого там развивала я свои таланты, раскрывала душу, там влюбилась, страдала и взрослела. Были дни, когда брошенный дома после школы портфель (бегом, булочка по дороге) я открывала лишь в 11 вечера, вернувшись после многочисленных “кружков”. Девять лет в хореографическом, три года – в бальных, пару лет играла в инструментальном ансамбле на ритм-гитаре, пыталась что-то родить в кружке молодых поэтов, но – последнее не в счет. Каждый год – новогодние елки, с утра до позднего вечера, несколько в день, еда в термосах, отдых в декорационной, на средневековых, в пыльных палантинах, кроватях. Валентина Александровна, бессменная наша руководительница, баловала нас сюжетными танцами, многоактовыми многочасовыми “сюитами”. Каждый выход на сцену был актерской ролью, играли самозабвенно, отдавались без остатка, чувствуя свою силу. В мае — конец сезона, отчетный концерт. Очередная точка, цветы, аплодисменты, крики “браво”, слезы в глазах у мамы.
И – гуляй! – пионерские лагеря “на мызе АА”. На все смены. С каждым годом все старше, авторитетнее, вольготнее. Почти хозяева. Все спать – мы купаться. Все с кухни – нам добавка компота. Все на уборку территории – у нас репетиция. Вечером танцы, терраска с видом на море, закатное солнце и душераздирающее “Колокола-а-а-запла-а-ка-ли…”. Любовь была неразделенная и безраздельная. От нескольких встреч под луной да танцев на новогоднем вечере осталась лишь фотография, со стенда украденная. Струящийся с нее мягкий свет из-под бархатных ресниц носил меня на своих крыльях почти три года. Любила, мечтала, страдала, рыдала, писала стихи и бросалась в худших своих видениях под огни снующих машин. Не замечала ни его друзей, ни своих одноклассников, ни заезжих ухажеров, ни откровенно влюбленного студента техникума, бросившегося провожать меня после танцев в другой город зимой в танцевальных туфлях, ни просящего руки и сердца морячка с острова Пийрисаар, караулившего меня всю ночь с корзиной огромных полосатых, розово-желтых яблок. К десятому раны зажили, душа успокоилась, написала письмо прощальное, закопала его вместе с фоткой под корни каштана, освободила сердце. Закончилось мое отрочество.
И тут жизнь сделала судьбоносный пирует и занесла к нам на вечерок Мишку Альтимента, студента-математика, однокурсника сестры. Он пел мне под гитару про лошадей, умеющих плавать, “но недалеко, недолго”, рассказывал про веселую общежитскую жизнь. И я вдруг поняла, что с любовью собранные дипломы литературных конкурсов и похвальные характеристики по литературе мне уже не пригодятся. И ждет меня не город-герой Ленинград, а совсем не планируемый матфак Тартуского Университета.

И вот – с легкостью взяты вступительные, в двухкомнатной восьмиместной 508-ой на Тийги 14 занята лучшая койка – и понеслось! Сладкий дым свободы и самостоятельности, испытание себя в невероятном, непривычном для меня, напряжении на первой же сессии, самоутверждение и радостное растворение в этой живой энергетике студенчества.
Любовь. И опустошающая всё её безнадежность… Как уговорить вспыхнушее сердце, что этот человек может быть для тебя в лучшем случае — хорошим другом, если каждое его движение, слово, просто завиток волос на затылке – все вызывает барабанную дробь в отупелом вдруг организме, слёзный спазм в горле и почти полную потерю сознания? “Ты что, отбить не можешь?” – слова, с усмешкой сказанные мамой, отрезвили, если не оскорбили, заставили строго следить за собой – никаких взглядов, никаких вздохов, ничего, что может выдать. Ракушка захлопнулась.
Были студенческие вечера, диско-танцы в студклубе, первый летний стройотряд – так, для пробы, колхоз, всё – легко, играючи. Потом, после второго, Валерка улетел на Камчатку. Вот это было уже невыносимо. Все лето, как во сне. Какое было у меня право ему написать? Но посылку с яблоками на день рождения послала. Ждала осени – ведь должен же будет хоть спасибо мне сказать. Он узнал о ней через неколько лет…
Что-то произошло на третьем, после колхоза. Сердце верило и не верило в чудо. Сопротивлялось и отдавалось. Учеба уже перестала довлеть, на оценки работала зачетка, и с наступлением весны я окунулась с головой в нахлынувшие чувства, благодаря судьбу и наслаждаясь счастьем.
Подъем солнечной активности бросил нас на проведение всестуденческого первоапрельского карнавала, никогда ранее в университете не проводившийся. Наши имена – мое и Валеркино — появились в официальной университетской газете “ТГУ”, органе парткома, ректората, комитета ЛКСМ и профкома ТГУ.
Летом разъехались по разным стройотрядам, что-то друг другу доказывая. Его ежедневные, а то и два раза в день, письма в далекой от мира бесцветной карельской тьмутаракани были для меня и солнечным светом, и надежной защитой, и степенью свободы. Хождение на почту скоро стало для всего отряда почетным ритуалом, я чувствовала себя почти королевой. Мы что-то строили, залезали на подъемных кранах на невероятную высоту, нас жрала мошка, скручивало живот от макарон с тушенкой, мы устраивали концертные вылазки в соседние поселки, воевали с местным козлом, встречавшим нас каждый вечер после работы по дороге к клубу и танцевали до упаду. Получив деньги, рванули на Валаам, в бурю, на жалком баркасе, потом гуляли целый день по Петрозаводску, пили вино, ели шашлыки, транжирили. А Валерка встречал в Ленинграде поезда…
Был еще год, знакомство с родителями, сытные вкусные обеды на Рийя, как компромисс, чтоб не торопились с женитьбой. Естественно, мне, как любой юной даме в такой ситуации, хотелось демонстрации серьезности намерений. Еще глупее было бы встать между сыном и его мамой. “Меня не слышат – это минус, но и не гонят – это плюс”, — видимо, сказалась поддержка российских родственников и вовремя попавший на глаза удачный гороскоп. Зато – большой ложкой, из трехлитровой банки жирную, 30% сметану – “мур-р-р, зачем тор-р-ропиться, подождем-м-м”.
Еще год – легко, экзамены штурмом, в первой партии, а то и экстерном. Еще стройотряд, уже вместе. Строим олимпийские объекты, школу в Ласнамяэ. Еще не знаем, что через три года на расстоянии трех автобусных остановок от этой школы начнут строить нашу квартиру.
На пятом – диплом, безумный куратор, его безумная родственница, стонущая за стеной его домашнего кабинета, безумная тема: “Методы математической статистики в театральных исследованиях”. Кажется, что ничего и рядом не лежит с будущей профессией. Несмотря на это, одно слово этой темы станет судьбоносным. К тому же — интересно и соответствует названию получаемой специальности: математика удивительным образом прикладывается к театральным представлениям. В Ванемуйне, на спектакли ходим группами, я подсчитываю их мнения в плюсиках и минусиках. Распределение на работу – бросаюсь, как в омут, цепляясь за знакомое слово “cтатистика”- лишь бы в Таллинн, а там, как повезет. Как потом окажется, повезло страшно – и зарплата самая высокая и дадут общагу, но я об этом еще не знаю.
Впереди – последние экзамены, и после самого последнего, никуда не заходя, бегом – подавать заявление. Обратной дороги нет. Родители обеих сторон встречаются в день выдачи дипломов, на торжественном актусе, у здания университета — общее фото на память. Жених уходит в армию на три месяца, невеста, после непродолжительного отпуска отправляется на место будущей дислокации будущей семьи, искать жилье.
Худенькую девочку без вредных привычек “берут” в милую ласнамяэскую двух- комнатную квартирку две чистенькие сестры-старушки сразу, по утрам даже кормят манной кашей. Но, увидев белые кружева свадебного платья, долго совещаются и, наконец, просят освободить помещение. После долгих и мучительных скитаний удается найти комнату в коммуналке в Копли, с полным набором нескольких неполных, неблагополучных семей и благополучных клопов. Комната была генерально отчищена. В поисках поставлена точка.

Коллектив отдела системного математического обеспечения Вычислительного Центра Коллективного пользования Центрального Статистического управления, а короче – системщики, встретили меня радушно. Известный еще по университетским байкам бывший физматовец, ныне назначенный мне начальником Володя Козлов повел меня первым делом в святая святых – машинный зал: “Небось, и не видела никогда!” Конечно, не видела. В коридоры вычислительного центра университета пускали только в тапочках, а свои программы мы описывали вручную и складывали папки в специальные ящики, другой стороной открывающиеся в зал. Какое таинство происходило за той стеной, никто не знал. Теперь мне предстояло не только писать программы для того, чтобы эта грохочущая мощь работала, но и не уронить авторитет дежурного системщика, вызванного в зал, если машина “зависла”.
Это было время, когда комьютеры были большими. Никто их тогда компьютерами и не называл, именно – машинный комплекс ЕС ЭВМ, выполняющий в мультипрограммном режиме от десятков до сотен тысяч математических операций в секунду. Шкафы с крутящимися магнитными лентами, хвостики которых еще приходилось закручивать на бобину вручную, тяжеленные диски, заедающие перфокарты, а кое-где даже и перфоленты, которые пришлось научиться читать на просвет и, конечно, огромные светящиеся разноцветными мигающими лампочками пульты.
“Если горит здесь и здесь, а здесь не мигает, жми на перезагрузку, а если не помогает, можешь для приличия понажимать сюда, потом делай грустное лицо и разводи руками, пусть зовут электронщика”, — так учил меня умница, весельчак и неисправимый выпивоха Вовка Козлов, умерший во цвете лет.
А меня почти сразу послали на курсы повышения квалификации, которые я удачно совместила с нашим медовым месяцем.
Тут на изнаночной стороне моего CV находится, на мой взгляд, самый важный узелок, в котором к моей ниточке жизни прикрепляется новая, переплетается замысловатым узором и понемногу становится основной, несущей. К описанию своего трудового опыта я еще вернусь, но сначала — несколько воздушных петелек.

Свадьба была 10-го октября в Тарту, погода стояла солнечная, осенее убранство кленов сияло огнями цветов. Валерка нес меня на руках по бесконечной лестнице на Поцелуеву горку, а я боялась шелохнуться, и не могла поверить в эту сказку…
Гуляли в студклубе, водка скупалась по всему городу по талонам. Нам пить не давали, только морс. Целоваться – тоже. После счета 10 мама начинала дергать меня за фату. Рядом с ней на столе лежала колотушка…
После двенадцати я, наконец, сбросила фату и радостно попрощавшись с гостями, мы отправились на Рийю, где первым делом налегли на курицу. В шесть утра нас разбудили поздравительной телеграммой…С этого момента мне уже трудно отделить свою биографию от нашей общей, Горячевской. “Да и прилепится жена к мужу”, сказал Господь. Сменив фамилию, я прилепилась всем своим эстонским крестьянско-крепостным родом к крепкому русскому роду Робиновых, графини Орловой и управляющего ростовским банком Антропова. Вечером того же дня поезд вез нас в их родовое гнездо Салтыковку, где мы провели незабываемые 10 медовых дней.
Гуляли вдвоем, но с размахом, по-русски, в элитном ресторане “Русь”, с цыганами, сестрами Зайцевыми, с моченым чесноком и грибами с мясом. Упивались красотой подмосковной природы: зеркальной гладью озер, мощью вековых дубов и — своей оторванностью от мира.Статистика встретила меня свадебным подарком – дали общагу. Тетечка из профкома прижала ласково: “Кому ж, как не молодым-то помочь? У меня такая ж, как ты, дочка… Может, и моей кто поможет”.
Большой дом на Эндла 15 был похож на жужжащий улей, строго организованный, с множеством семей. В нашей, большой поначалу, семье системщиков, излучавшей доброжелательность и деловитость, перевыполняли планы, в обед ходили вместе в столовку, занимали рубль до понедельника, на праздники и дни рождения пекли пироги и рисовали стенгазеты, коллективно разбирались в сердечных делах отдельно взятых членов. Профсоюз в Статистике был силен и активен: мы получали брежневские пакеты с сосисками и ездили на экскурсии – на Сааремаа, в Ереван.
Политические и экономические передряги восьмидесятых сначала задушили слаженный коллектив СМО на корню, распихав лучших из лучших по другим отделам, затем, через пару лет, собрали его костяк заново. За это время я успела изучить основы своей профессии изнутри, поработав в недрах машинного зала инженером-оператором в три смены почти год, и сходить в декрет.Очередь на кооперативную квартиру подошла к кульминации – выбору адреса – в момент, когда на руках у меня была справка о том, что нас скоро станет трое. Нам сразу предложили трехкомнатную. Из двух “зол” – на первом или последнем этаже – выбрали последний. Вид из окон был потрясающий: влетная полоса старого аэродрома утыкалась в лесной массив, обрывающийся ярко-синей полосой залива — до самого горизонта. Долго еще, пока не застроили район, мы любовались белыми лепестками парусников и строгим треугольником развалин монастыря на фоне вечерних закатов.
Полугодовалый сынишка, привезенный из “неволи” маленькой тартуской квартирки, где он появился на свет и мучил всех ночными ежечасными приступами обжорства, здесь вдруг успокоился, притих. Жизнь, как и квартира, наполнилась светом и семейным счастьем.На работе начался период активного профессионального развития. Появились персональные компьютеры, а с ними и новые технологии. Трудно поверить, но работа доставляла удовольствие! С не меньшим удовольствием и тихой гордостью вынашивала дочку, наслаждаясь своим “положением”. В то время пол будущего ребенка определяли “знатоки” по форме выпуклости. Все были уверены, что родится мальчик: у Горячевых просто не могла родиться девочка! Все словно забыли, что я из рода Каннула. Даже я, услышав в горячечном бреду родов: “у вас дочурка”, воскликнула: “не может быть!”. Увидев ее, помытую, запеленутую, с открытыми глазками, никак не могла понять, где я это уже видела? На меня смотрела из далекого далёка я сама, маленькая Майе…

Из отпуска я уже вышла на новую работу, воспользовавшись бывшими связями: когда-то работавшая в СМО практикантка Оля посоветовала мне попробовать свои силы в только что созданном центре. Я пробовала очень недолго: мой непосредственный начальник, свято верящий в биоритмы и гороскопы, быстро высчитал, что подчинить меня ему не удастся, и я без сожаления перевелась в соседний по коридору отдел. По совершенной случайности в нем работал Валерка, именно с этого момента ставший моим настоящим наставником. Завертелось, понеслось сложное и интересное время профессионального и психологического испытания: служебные дальние и ближние командировки, первый самостоятельный – от начала до конца – проект, ставший в последствии фундаментом моего денежного благополучия, дающего мне хлеб насущный в течение многих лет. И, наконец, удивительный клубок человеческих судеб, подаривший нам, Горячевым, двоим из семи, трех настоящих друзей плюс членов их семей.

Через 2 года, на пике своей активности, сначала втихую, по договору, а потом и вся с потрохами – программами, идеями и друзьями — обосновалась я в ЖЭУ. В уютном, заставленном цветущими комнатными растениями кабинете расчетчицы зарплаты я обрела своего первого восторженного слушателя и одновременно сурового критика. Я терпеливо училась учительствовать, оставаться выдержанно-доброжелательной, по сотне раз повторяя одно и то же действие, я оттачивала свое единственное пока программное детище и совершенствовала свой эстонский.
Город дал добро на всеобщую компьютеризацию, ЖЭУ охватили компьютерной сетью, обновили машины и программное обеспечение. DOS плавно заменялся на Windows’а, приходилось учиться самой, проводить коллективные курсы по обучению, не забывая про индивидуальный подход. Почувствовавшие вкус принялись “улучшать” свои участки труда: посыпались заказы на программки. Я вертелась во всем этом, не чувствуя усталости, только свою нужность и можность.
Валерка вел систему расчета квартплаты, и не только в нашем ЖЭУ, а захватив пол-города. Наши рабочие проблемы были общими, обоюдо-обсуждаемыми, легко переносились в дом и так же легко разрешались. Шагая в ногу с быстроразвивающимися технологиями, он всегда был намного впереди меня, силком сдвигая меня с насиженного места, порой заставляя даже ковыряться отверткой в железе. Он-таки сделал из меня специалиста по компьютерам!
Коллектив в Прийсле был замечательный. Тяжело дается слово “был”: уже изничтожено само название, но собранные на Рождество за одним столом все еще представляют действительно силу – мощную и какую-то светлую. На этом и держались. Все праздники были настоящими праздниками. Каждый Новый Год – яркое событие, театральное представление. Каждый день рождения – стихи, песни, цветы и салаты. Летом – чуть меньшей компанией — обязательно на Чудское, в баню. Компании по интересам. С кем-то бегала в обеденный перерыв на аэробику. С кем-то – сбрасывала эмоции, танцуя фламенко. Ездили, путешествовали: сначала — Чехия, затем — Австрия, Италия, Венеция, Пиза, потом опять – Сааремаа, родные края. Каждая поездка – не просто картинки, — еще одна огранка чувств и отношений. Обросла отношениями. Каждое – особенное. В какой-то момент почувствовала – этого мало, не разобраться самой. Занялась психологией. Восторженно вываливала полученные знания на тех, кто мог это переварить. Собирались на «тайные сходки» – поболтать — в рабочее время, за чаем. Кто про передачу ночную расскажет, кто про спектакль скандальный, кто про детей своих, уже и про внуков. Зато все в курсе всего. Радуются, сопереживают, советуют.
9 лет вместе. Целая жизнь. Каждому уходящему, т.е. увольняемому отдала с собой частичку своего сердца. Но это уже – другая история; сердце – это из другого меню.

А что касается моей головы – продали. Впервые так явно. По стоимости образования.
Пришел владелец “заводов,газет, пароходов” – и купил.
За отработанное время голова моя, пожалуй, даже поумнела, стараясь соответствовать присвоенному званию специалиста по инфотехнологиям. Но, судя по кадровой политике, царящей в великой фирме, здесь мало кого заботит, что ты за специалист и чем ты занимаешься, еще менее – твое мнение; главное, все-таки, твоя стоимость в кронах.
Место, где основным лозунгом является : “нет человека, нет проблем” — гиблое место…

P.P.S. Прошло почти полгода. И многоточие со временем слилось в точку. В «Точку сборки». Я поняла, что важно только то, чем я живу сейчас. Это и есть моя биография. Мой дневник путешественника. То, чем мне хочется поделиться и те, с кем я иду сегодня по жизни. Вы можете полистать его, выбрав закладку «Дневник»

P.P.P.S. Голова моя все не снята с доски объявлений, но в одну строчку CV были внесены существенные изменения: вместо неопределенно-относительного » — k.a.» («до настоящего момента») появилась запись «- 01.2004», означающая, что период моей оБРЕМененности, наконец, закончился. Свершилось это аккурат под Новый год, 31-го декабря 2003 года. О подробностях развернувшейся мелодрамы, душевных страданиях, соплях по поводу и без, рассказано в моем дневнике — в истории «Ирония судьбы или С Новым Годом …3 января 2004.»